– Я те трону! А ну убрал бревна!!! Я тебя самого раздавлю! – завизжал он.
Оглушенный гигант застыл, испуганный яростью этой мелкой козявки – своего хозяина.
– Что это? – спросила Ната.
– Тебе сказало было русским языком: «клесь»! – передразнил карлик. – «Сусество» из Нижнего Тартара. Абсолютно безмозглый, как и вы все, но безумно живучий! Главное, что у меня с ним непрерывная связь. Особенно когда он выпьет хоть каплю крови! Понятно?
Ната поспешно кивнула. Она надеялась, что это успокоит Пуфса, но он рассвирепел еще больше.
– Что тебе понятно? Что такой тупой дуре вообще может быть понятно? – кривляясь, запищал он. – Светлые, конечно, подстрахуются. Не будут использовать маголодий, поставят заслоны от комиссионеров и вообще сделают все, чтобы мы их не нашли. И вот тогда ты будешь доставать моего клещика и сажать его на свою грязную руку, чтобы он укусил тебя! У тебя ненадолго будут появляться мешочки под глазами, но ты не сдохнешь! Я же всегда буду знать, где вы! И только попытайся потерять мою козявочку! Я тебя своими руками выпотрошу!
Ната, сглотнув, повторила, что все поняла. Победив брезгливость, она взяла клеща – неожиданно тяжелого, безмерно холодного и, вероятно, прожорливого.
– Остальным тоже ясно? – елейным голоском уточнил Зигги Пуфс.
Чимоданов и Мошкин уверили его в своей понятливости. Бородатый младенец махнул слабой ручкой. Появившаяся дверь открылась узко и косо, как рот у улитки.
– А теперь пошли вон, пока я не передумал! – приказал он.
Первым наружу выскочил Чимоданов, за ним, отстав на полшага, Евгеша. Нате же Прасковья хладнокровно подставила ногу. Разогнавшаяся Вихрова проехала животом по скользкому полу. Ощущая боль в содранной ладони, взбешенная Ната вскочила, чтобы оказаться нос к носу с Прасковьей.
– Чего тебе надо? Мы же на все согласились! – заорала Вихрова, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься на нее.
Насколько она была разъярена, настолько Прасковья хладнокровна. Казалось, что одной ее бабушкой была Снегурочка, а другой – Снежная королева.
– Пару слов! Мне нужен Меф!
– Ну и бери его! Подавись им! Я-то тут при чем? Я его сто лет уже не видела. Сегодня только встретились мельком, – огрызнулась Ната.
– Едва ли Дафна потащится в поход без него! Она у нас опекающая мамаша! Мне плевать, как ты это сделаешь, но если не устроишь – убей себя об стену!
Ромасюсик, вынужденный это озвучить, скривился, будто откусил кислое яблоко.
– Сдался тебе этот Буслаев, Прашечка! Я не андэстендю! Ты же и так уже тоску на него наслала! Недели две теперь места себе не найдет! – не удержался он, когда дверь, выплюнув Нату, сомкнула свой рот.
Зигги Пуфс перестал чесать голую ляжку.
– Откуда знаешь? – проворчала Прасковья, с ненавистью косясь на помидорные, внешне незаинтересованные ушки Пуфса и зашкаливающее честное, мигающее бюргерскими глазками лицо Тухломоши.
– Да так вот! Вчера всю ночь скоморошьи кости под домом шевелились, – наябедничал шоколадный юноша.
Пуфс осклабился.
– А я и не заметил! Это ж надо такую силу желаний иметь! – сказал он умиленно.
– И фотками Буслаева все стены себе оклеили! На одной даже помада была! Тридцать фоток скрытой камерой: на работе, на улице, в подъезде, и везде он урод уродом!.. И ведь даже не клевер! – продолжал ревновать Ромасюсик, обозначавший этим словом ум.
– Выключи звук! Ты, дрянь!!! – внезапно заорал он сам на себя и трусливо зажмурился. Он всегда безошибочно ощущал время очередной взбучки.
Несчастная болтливая шоколадка стояла по стойке «смирно», ожидая оплеухи. И, разумеется, дождалась. Прасковья с омерзением вытерла запачканную шоколадом ладонь и, круто повернувшись, ушла к себе. Очередь суккубов и комиссионеров метнулась в разные стороны – точно нож рассек сливочное масло.
Ромасюсик всхлипнул.
– Одного не могу понять: зачем Прасковье Мефодий? Что он – самый красивый, самый умный? Зуб у него отбит, и подбородок колючий, и папашка у него алиментщик! Да ты лучше этого Буслаева в тысячу раз! – стал утешать его Тухломоша.
Он стоял рядом и, склонив голову, со скрытой иронией разглядывал Ромасюсика. Шоколадный юноша перестал всхлипывать и скромно улыбнулся. У него действительно сохранялись кое-какие заблуждения на свой счет.
– Ну, может, не в тысячу… – сказал он робко.
– Зято вкюснее в тюсясю! – убежденно проговорил гигант Зигя.
Улыбка Ромасюсика затерялась в трясущихся желейных дебрях его щек.
Во что человек верит, то он и есть, а сложнее рассуждать – только путаться!
Эссиорх
Трамвай подошел почти неслышно – светящийся, почти пустой красный вагон. Казалось, сумеречная дождливая Москва играет им, гоняет его точно яркий мяч – туда-сюда, из одного района в другой. В плоских асфальтовых лужах отражались его яркие отдувающиеся бока. Трамвай остановился, негромко звякнул электрическим голосом и распахнул двери.
Еще минуту назад Даф и не планировала в нем ехать. Да и настроение было самое нетрамвайное, а скорее автобусное или метрополитеновское. Трамвай, в конце концов, романтический вид транспорта, троллейбус – философско-гудящий и усато-тараканящийся, а вот об автобусе и метро этого уже не скажешь. Они удобны, безлики и безнадежно функциональны. В трамваях ездят редакторы и поэты, которым плевать, куда идет вагон; в автобусах же тухлые прагматики, у которых почти наверняка в глубине кармана заготовлен на будущие времена ламинированный прямоугольник собственного водительского удостоверения. Ну это, конечно, когда есть выбор, на чем ехать. Когда же выбора нет – не считается.